Пена. Дамское счастье [сборник Литрес] - Эмиль Золя

его мучила тревога: на других распродажах оживленная торговля начиналась уже с утра, а он сейчас не видел даже обычных клиенток из этого квартала – небогатых женщин, которые часто по-соседски захаживали в его магазин. И Муре, несмотря на свою кипучую энергию делового человека, уподоблялся сейчас тем великим полководцам, коих перед самой битвой вдруг охватывал суеверный страх. Все кончено, поражение неизбежно, думал он, сам не зная почему; ему чудилось, что оно написано даже на лицах женщин, проходивших мимо «Дамского Счастья».

И как раз в этот момент мадам Бутарель, которая всегда что-нибудь да покупала, направилась к двери со словами:

– Нет-нет, мне здесь ничего не нравится… Я посмотрю… подумаю…

Муре проводил ее взглядом и отвел в сторонку мадам Орели, подошедшую на его зов. Они обменялись несколькими словами, и она огорченно всплеснула руками, видимо посетовав, что торговля никак не идет. С минуту они постояли, скорбно глядя друг на друга, подавленные такими же сомнениями, какие генералы скрывают от своих солдат. Потом Муре, встряхнувшись, громко сказал:

– Если вам не хватит продавщиц, возьмите девушку из мастерской… Все-таки какая-никакая помощь…

И он в отчаянии продолжил обход магазина. С самого утра он избегал встреч с Бурдонклем, чье паническое настроение бесконечно раздражало его. Но, выйдя из бельевого отдела, где продажи шли совсем скверно, Муре столкнулся с помощником, и тот начал изливать на него все свои страхи. Муре взорвался и послал его к черту в ярости, которую обрушивал в черные часы даже на своих заместителей:

– Оставьте меня в покое! У нас все хорошо! А паникеров я просто вышвырну вон!

Муре вышел на лестничную площадку и остановился. Отсюда, сверху, он видел весь магазин – и отделы второго этажа, и секции первого. Безлюдные помещения второго опять повергли его в уныние: какая-то старая дама, перерыв все коробки с кружевами, так ничего и не купила; а в бельевом отделе три голодранки бесконечно долго выбирали воротнички по восемнадцать су. Однако внизу, в крытых галереях, где полутьму разгонял дневной свет, лившийся в окна, народу как будто прибавилось. Правда, пока это была жиденькая вереница людей, которая медленно тянулась вдоль прилавков, то и дело прерываясь; в секциях галантереи и трикотажа уже теснились женщины, хотя в основном из простонародья; зато секции полотняных и шерстяных тканей практически пустовали. Служители в своих зеленых ливреях с большими медными пуговицами переминались с ноги на ногу в ожидании покупателей. Временами то тут, то там проходил с церемонным видом инспектор в тугом белом галстуке. У Муре сжималось сердце при виде безлюдного холла: свет проникал туда через витраж с матовыми стеклами, которые размывали его, дробили, уподобляя мелкой белой пыли, висящей в воздухе, – казалось, от этого отдел шелков погрузился в заколдованный сон, в гулкое безмолвие часовни. Единственными звуками, чуть слышными, тающими в волнах тепла, исходящего от калориферов, были только шаги служителей, перешептывание, шорох юбок какой-нибудь покупательницы. Тем временем экипажи стали подъезжать все чаще: цокот копыт внезапно стихал, громко хлопали дверцы. С улицы доносился нарастающий гул, у витрин собирались зеваки, площадь Гайон была уже забита фиакрами, толпа снаружи росла. Но Октаву Муре, хоть он и корил себя за страх при виде кассиров, сидевших без дела в своих будках, и пустующих столов с мотками бечевки и оберточной бумагой для упаковки товаров, все-таки чудилось, что огромная, пущенная им в ход машина вот-вот даст сбой и начнет остывать.

– Вы только гляньте наверх, Фавье, – шепнул Ютен, – там наш патрон… И вид у него какой-то унылый.

– Еще бы, черт побери! – ответил Фавье. – Вы представляете: я с утра ничего не продал!

Оба приказчика в ожидании клиентов перекидывались короткими фразами шепотом, не глядя друг на друга. Остальные продавцы отдела по приказу Робино занимались тем, что выкладывали на прилавки отрезы «Парижского счастья»; тем временем Бутмон вел длительную беседу с какой-то худощавой женщиной, делая вид, будто принимает от нее выгодный заказ. Вокруг них на изящных этажерках были разложены кипы шелка, каждая в кремовой оберточной бумаге, что придавало им сходство с брошюрами огромного формата. Соседние прилавки были завалены переливчатыми материями – шелком, муаром, атласом, бархатом, – и эта симфония нежных и сочных красок придавала им сходство с газоном, усыпанным скошенными цветами. Это был самый изысканный отдел, подлинный храм искусства, где все эти невесомые, воздушные ткани создавали атмосферу утонченной роскоши.

– Я обязательно должен раздобыть сотню франков на будущее воскресенье, – объявил Ютен. – Если я не буду зарабатывать двенадцать франков в день, мне конец… Вся моя надежда была на эту их распродажу!.. Будь я проклят, если не выставлю первую же клиентку на двадцать метров «Парижского счастья»!

– Сто франков?! Ничего себе! – воскликнул Фавье. – Мне хватило бы пятидесяти или шестидесяти… Вы что же, содержите шикарных женщин?

– Да нет, старина. Представьте себе: я заключил пари и проиграл… И теперь должен угостить пятерых знакомых – двух мужчин и трех женщин.

Они еще немного поболтали о том, чем занимались вчера и что собираются делать в будущее воскресенье. Фавье играл на скачках, а Ютен увлекался греблей и оплачивал услуги кафешантанных певичек. Оба одинаково нуждались в деньгах, думали только о них и всю неделю старались отбить проценты с продаж у товарищей, с тем чтобы спустить все заработанное в воскресенье. Эта беспощадная борьба за проценты занимала все их мысли. Взять хоть этого наглеца Бутмона – подумать только: перехватил у них мастерицу от мадам Совер, ту самую худосочную бабенку, с которой он только что болтал: выгодное дельце, две-три дюжины отрезов, никак не меньше, ведь эта великая портниха обшивает самых богатых дам Парижа!.. Да и Фавье не повезло – Ютен только что увел у него покупательницу.

– Ну и наглец! Ладно, я ему это припомню, – проворчал Ютен, который метил на место Робино и пользовался любым случаем, чтобы восстановить против него всех подчиненных. – С каких это пор начальник и его заместители самолично занимаются продажами?! Попомните мои слова, старина: если я когда-нибудь стану помощником главного, вы увидите, как я буду обходителен с приказчиками!

Этот низенький толстый нормандец, услужливый и любезный, усиленно разыгрывал из себя добряка. Фавье недоверчиво покосился на него, но сохранил свое флегматичное, желчное спокойствие и коротко ответил:

– Знаю… Мне лучшего и не надо. – Но тут он приметил входившую женщину и добавил полушепотом: – Внимание! Она к вам!

В отделе появилась багроволицая дама в желтой шляпке и красном платье. Ютен с первого взгляда определил: эта ничего не купит. Он проворно нагнулся, якобы желая завязать распустившийся шнурок ботинка, и прошептал снизу, из-под прилавка:

– Ну нет, благодарю покорно, пускай достается кому угодно, только не мне! Лучше я встану в конец очереди!

Но тут его окликнул Робино:

– Чья очередь? Кажется, Ютена?.. Куда он подевался, этот Ютен?

И поскольку тот упорно не отзывался, багроволицей дамой пришлось заняться следующему по очереди приказчику. Она и впрямь хотела только посмотреть образчики материи да узнать цены, однако задержала продавца более чем на десять минут, донимая его вопросами. И тут помощник заведующего увидел Ютена, вставшего из-за прилавка. Как раз в эту минуту появилась еще одна покупательница, и молодой человек кинулся к ней, однако Робино остановил его, строго сказав:

– Нет, сударь мой, ваша очередь прошла… Я вас звал, а вы спрятались…

– Но я просто не слышал…

– Не спорьте, записывайтесь в конец… Фавье, сейчас ваша очередь.

Фавье, в душе очень довольный таким оборотом, взглядом попросил прощения у приятеля. Однако Ютен отвернулся, побледнев от злости. Он злился главным образом потому, что хорошо знал эту покупательницу – очаровательную блондинку, часто посещавшую их отдел; продавцы звали ее между собой «красоткой», но больше о ней никому ничего не было известно. Она всегда покупала много тканей, просила снести пакеты в свой экипаж и исчезала… Высокая, элегантная, обладавшая каким-то особым шармом, она выглядела очень богатой женщиной-аристократкой.

– Ну как там ваша кокотка? – спросил Ютен